В поэме «Мёртвые души» Н. В. Гоголь рисует «тёмное царство» помещиков, погрязших в обжорстве, пьянстве, мелком скопидомстве, патологической жадности и накопительстве.
Среди них появляется новый герой - порождение капиталистического развития России 40-х годов ХIХ века, всеобщего беспорядка в стране, бедственного положения крепостного народа.
Черты характера нового типа человека можно увидеть в Павле Ивановиче Чичикове, проявившем дух буржуазного дельца, предпринимателя - хитрость и изворотливость, которые преломляются в нём весьма своеобразно, однобоко: В авантюризме, мошенничестве, афере. «Что он не герой, исполненный совершенств и добродетели, это видно, - пишет Н. В. Гоголь. - Кто же он? Стало быть, подлец? Почему же подлец, зачем же быть так строгу к другим?.. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение - вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых дел...».
Почему Н. В. Гоголь называет Чичикова «подлецом»? Проявив дьявольскую силу ума, изощрённость, ловкость и плутовство, Павел Иванович решает «провернуть» некое дельце - скупить у тугодумов-помещиков мёртвые души как живые и заложить их в опекунский совет, получив кругленькую сумму денег. Подлость мошенника заключается в том, что он, забыв о человеческой совести, обирает прежде всего сирот, на содержание которых шли вырученные деньги от залоговых операций, тем самым рассчитывая нажиться на горе и слезах обездоленных детей, и без того полуголодных и плохо одетых.
Но Чичиков об этом не задумывается. Больше всего он заботится «о своих потомках» и мечтает о тихой семейной жизни, «бабёнке», детках, которые должны жить в изобилии и довольстве в собственной деревеньке, приносящей изрядный доход. А для нужен капитал - главная цель жизни гоголевского героя - «рыцаря копейки».
Ради своей сокровенной мечты Павел Иванович ещё в ранней юности проявляет большую энергию, плутовство и предусмотрительность, умение обворовать людей, вкрасться в их доверие льстивостью; изобретательством, жизненной цепкостью добиться своего - накопить денег. Он не гнушается ничем. Ещё в училище начинает заниматься спекуляцией: «... накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, - признак подступающего голода, - он высовывал ему их-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом». «Показав оборотливость почти необыкновенную», выгодно продал снегиря, мышь, которую научил выполнять разные приказы. На всю жизнь запомнил он наказ отца беречь деньгу: «... больше всего береги и копи копейку: эта вещь надёжнее всего на свете... всё пробьёшь на свете копейкой».
Человек новой формации, Чичиков понимает, что скопидомством капитал не наживёшь: его надо пускать в оборот. Действуя таким образом, Павел Иванович потихоньку нащупывает пути применения своим деньгам на службе: пристроился в комиссию для «построения» какого-то казённого капитального строения, а потом в таможню, отказывая себе во всём (Чичиков умел ждать своего «звёздного часа»). Служил с рвением (... это был чёрт, а не человек: он отыскивал в колёсах, дышлах, лошадиных ушах...» контрабандный товар), одновременно хитро и осторожно дожидался момента, когда взятки можно будет брать не по мелочам, а сразу большим кушем. И время это пришло: «... в один год он мог получить то, чего не выиграл бы в двадцать лет самой ревностной службы». Заработав на «испанских баранах» 400 тысяч рублей, Чичиков вскоре лишился их, потерпев «по службе за правду», но рук не опустил. С 10 тысячами Павел Иванович вновь пускается в спекуляцию с мёртвыми душами.
Неукротимая энергия и изобретательность оборачивается в герое поэмы утратой нравственных понятий, всего человеческого в себе. Приобретая своё благополучие, переступая нормы христианской морали - любовь, доброту, милосердие и истину - , создавая для себя особую шкалу ценностей, он становится на путь деградации, нравственной нищеты и теряет свою личность. В отношении с людьми Чичиков многолик. Его неуловимость подчёркивается писателем во внешности: «... не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». В разговоре с теми, кто властвует, он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул, «что в его губернию въезжаешь как в рай». «Полицмейстеру сказал что-то очень лестное насчёт городских будочников».
«Отцы города», бюрократы, взяточники и бездельники, люди с нечистой совестью, отзываются о Павле Ивановиче как о человеке порядочном, благонамеренном, дельном, знающем, почтенном, любезном и «преприятном». С распростёртыми объятиями встречают они его в городе, потому что в Чичикове, как в оборотне, «всё оказалось, что нужно для этого мира: и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в деловых делах».
С поместными дворянами Павел Иванович проявляет лицемерие, проницательность и прозорливость, сумев каждому угодить и подойти к каждому по-особому, тонко рассчитав свои ходы и приспособив к характеру помещика манеру обращения и тон речи. У Манилова соревнуется в слащавой любезности и слезливом благодушии; у Коробочки - грубоват и примитивен; у Ноздрёва кажется наглым, бойким и разбитным; с Собакевичем говорит деловым и категоричным тоном, показывает себя прожжённым и прижимистым коммерсантом; Плюшкину «сочувствует» в его бережливости и скупости.
Н. В. Гоголь постоянно подчёркивает внешнюю опрятность своего героя, его стремление к чистоте, дорогому и тонкому голландскому белью, модному костюму «коричневых и красноватых цветов с искрою», которые резко контрастируют с внутренней нечистоплотностью Павла Ивановича: поступком с бывшим учителем и суровым повытчиком, своим начальником, которого ловко надул, разыгрывая роль жениха. Эстета Чичикова оскорбляет вид грязных канцелярских столов, но не смущают чиновники-взяточники, за грош продающие честь и совесть. Ему неприятен запах, распространяемый Петрушкой, зато он радуется, что у Плюшкина «крестьяне как мухи мрут», и мечтает, чтобы было побольше эпидемий и мужицких могил. За внешней приятностью и благопристойностью скрывается моральная нечистоплотность «приобретателя» и хищника.
В отличие от «мёртвых душ» помещиков и чиновников, образ Чичикова дан Н. В. Гоголем в развитии. У героя поэмы есть свои взлёты и падения, в его душе происходит борьба Бога и чёрта, проявляются черты характера, казалось бы, ему чуждые. Сентиментально мечтает Павел Иванович о губернаторской дочке - молоденькой девушке, на балу смотрит на неё, «будто оглушённый ударом»; ловко «подшаркивает ножкой» перед дамами; критически отзывается о Собакевиче. Но никакого преображения, переворота в душе гоголевского персонажа не происходит. Расчёт вытесняет у этого «порядочного человека» все чувства, а беседа с собственной совестью оправдывает преступление: «Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался от избытка, брал там, где всякий брал бы...».
А. Белый называет П. И. Чичикова «покупателем живой человеческой совести»,»подлинным чёртом» и «провокатором жизни», а Д. И. Писарев сравнивает героя «Мёртвых душ» с Молчалиным: «Чичиков и Молчалин преуспевают, живут в своё удовольствие, откладывают копеечки на чёрный день, в то же время обделывают свои дела так искусно и так осторожно, что чёрные дни никогда не являются... Чичиков и Молчалин любят оставаться в тени и в неизвестности, потому что их мелкие предприятия требуют для своего процветания мрака и тишины...» Отмечая типичность Чичикова, В. Г. Белинский характеризует его как «героя нашего времени», который встречается и за границей, «только в другом платье». «Вся разница в цивилизации, а не в сущности».
Разделы: Литература
Задачи:
- Образовательные
:
- сформировать у учащихся представление о герое гоголевского произведения.
- Развивающие
:
- развивать навыки целостного анализа художественного произведения;
- развивать умение грамотно строить монологическое высказывание, владеть культурой диалогической речи;
- развивать умение самостоятельно мыслить, анализировать обстоятельства, в которых действует герои;
- развивать умение сопоставлять текстуально изученные произведения, их проблематику и героев.
- Воспитательные
:
- воспитывать интерес к нравственным и общечеловеческим ценностям;
- подвести учащихся к потребности в самосовершенствовании через осознание противоречий собственного характера.
Методика урока: слово учителя, работа со справочной и литературоведческой литературой, аналитическая беседа, текстуальный анализ отдельных сцен, комментированное чтение, выразительное чтение учащихся, работа по индивидуальным заданиям, работа над тезисами, работа с черновыми рукописями.
ХОД УРОКА
1 этап урока
Слово учителя (на фоне музыки).
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи….Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слезы первые любви!Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!Пускай заманит и обманет, –
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
– Нет, не эти чувства переполняли душу Павла
Ивановича Чичикова, когда он въезжал в своей
рессорной коляске в город Н. Чем же озабочен наш
герой, зачем он приезжает в обычный российский
городишко и кто он, Павел Иванович: подлец, милый
человек, приобретатель? Вечен ли он? Грозит ли нам
сегодня чичиковщина и чем? Эти проблемы мы
постараемся сегодня осмыслить.
– Итак, в путь за автором и его героем.
2 этап урока
Кадры фильма «Мертвые души» М. Швейцера.
Учитель. А вот и наш герой. Посмотрите фрагмент фильма и сравните с гоголевским повествованием. Какие эпизоды первый главы режиссер опустил, а какие углубил и почему?
Учитель. Первое впечатление о персонаже всегда очень важно, поэтому обратимся к первой главе, попробуем ответить на вопрос: кто он, Чичиков? И какие приемы изображения образа использует автор.
– Найдите описание портрета Чичикова, что
подчеркивает автор в образе героя? (Фраза
откровенно ироническая. Описание внешности дано
как будто для того, чтобы у читателя не сложилось
никакого впечатления о приезжем. Построение
предложения восходит к народным образцам: в
русских народных сказках мы постоянно
встречаемся с выражениями, вроде «ни далеко, ни
близко, ни высоко, ни низко».
Гротескная деталь: приезжий громко
высморкался: «неизвестно, как он это делал, но
только нос его звучал, как труба». Приезжий
господин держится с подчеркнутым достоинством,
есть что-то преувеличенное, надуманное в его
поведении).
– Гоголь – мастер детали. Особенно ярко это проявляется в описании багажа Павла Ивановича. Вещи помогают понять суть героя. О чем нам поведали вещи Чичикова? (Рессорная бричка, «чемодан из белой кожи, несколько поистасканный», «ларчик красного дерева, с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица»; картуз, радужная косынка – все предметы намекают кое на что в положении, привычках и характере Чичикова. Он, по-видимому, не слишком богат, но обеспечен, много ездит, любит покушать, следит за своей внешностью. Можно даже заключить, что он раньше был побогаче, чем теперь: чемодан из белой кожи и искусно сделанный ларчик – вещи дорогие.)
– Еще больше мы узнаем о Чичикове, если вчитаемся в маленькую историю с афишкой. Найдите этот эпизод, подчеркните ключевые слова, которые помогают понять характер Павла Ивановича. (Видно, что Чичиков – человек деловой, дотошный, изучает город, как поле будущего сражения. Недаром он расспрашивал трактирного слугу, будочника, все внимательно оглядывал, «как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места». И еще одно любопытно: прочитав афишу, Чичиков «свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось». Прозрачный намек на то настойчивое, ставшее второй натурой приобретательство Чичикова, которое будет потом полнее раскрываться с каждой страницей.)
– Существенна для характеристики героя его речь . Как речь раскрывает характер Чичикова? (Автор с разных сторон и по разным поводам показывает необыкновенную ловкость, благопристойность, дипломатическую увертливость речи Чичикова. В разговорах с властителями города «он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул как-то скользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большей похвалы». При этом Чичиков не высказал лестных слов прямо в адрес губернатора: это была бы топорная работа, недостойная такого тонкого знатока правил обхождения. Чичиков не говорит, например, что губернатор заслуживает похвалы. Но те правительства, «которые назначают мудрых сановников…». Вице-губернатору и председателю палаты Чичиков опустил комплименты погрубее («сказал даже ошибочно два раза ваше превосходительство»), но, видно, уж он знал, к кому как подойти).
– Скажите. Что думают и говорят о Павле Ивановиче другие герои?(Они признали в нем своего человека. Если бы отцы города почувствовали в Чичикове честность и добродетель, они отшатнулись от него, как от чумы. Нет, они в нем видят человека своего круга, только одаренного талантами к преуспеянию. И когда Чичиков, с «заметной скромностью», употребляя «несколько книжные обороты», говорит, что «потерпел за правду», его слушателей даже слово «правда» не пугает. Они понимают, что это просто красное словцо, но очень ловко и к месту сказано.)
Вывод.
– Итак, так каким человеком Чичиков предстал перед нами? Чем похож хитроумный путешественник на тех, с кем он обделывает свои дела? (Чичиков может быть не менее делекатен, чем Манилов, способен копить более упорно, чем коробочка, может кутнуть не хуже Ноздрева, а в умении «прилгнуть» далеко превзойдет этого болтуна; он прижимист и деловит, как Собакевич, в бережливости не уступи Плюшкину той поры, когда тот был еще мудрым хозяином, и уж, безусловно, в искусстве брать взятки перещеголял Ивана Антоновича – «кувшинное рыло».)
– Но есть в характере Чичикова черта, которая придает всем его свойствам новое значение и делает его первым лицом в галерее подлости. Какая? (Поразительная гибкость, цепкость, приспособляемость к любым обстоятельствам. Чудеса мимикрии демонстрирует весь его жизненный путь.)
– Из встреч с помещиками, мы узнаем о причине его приезда: покупка мертвых душ, числящихся по ревизской сказке живыми. Для чего? Что здесь плохого? (Чичиков стремится нажиться на самом страшном – на человеческой смерти. Покупка мертвых душ, этот бесчеловечный меркантилизм – пугающее действо российских буржуа, они истребляют человечность)
– Откуда это в людях? Когда мы задаем этот вопрос, мы обращаемся к прошлому людей, вся жизнь Чичикова представлена в последней 11 главе.
3 этап урока
Учитель. Вы получили задание составить развернутый план жизнеописания Чичикова и приготовить творческий пересказ текста с целью понять, что это за человек, что заставляет его сегодня торговать мертвыми душами.
Рассказ по плану
А) Тяжелая картина раннего детства.
Б) Чичиков в городском училище:
- отношения с товарищами;
- приращение к полтине, данной отцом;
- спекуляция Чичикова;
- дрессировка мыши;
- отношение к учителю;
- «…ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всякими достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды».
В) Служба в казенной палате:
- неудачная попытка расположить к себе повытчика;
- каким путем Чичиков добыл себе место повытчика;
- порядок брать взятки, заведенные им
Г) Чичиков – член строительной комиссии:
- несостоявшееся строительство казенного здания;
- красивые дома, появившиеся у членов комиссии, в том числе и у Чичикова;
- катастрофа, которую он пережил.
Д) Служба Чичикова в таможне:
- цель поступления на службу в таможню;
- Чичиков – гроза контрабандистов;
- путь, которым он шел к повышению по службе;
- Чичиков вступает в сговор с сообществом контрабандистов;
- новая катастрофа.
– Каков здесь Павел Иванович Чичиков? Подлец? Были же в нем и терпение, незаурядная сила воли, расчетливость. Но в то же время мошенничество, авантюризм, преступления. Но ведь он сам объясняет, что он никого не убивал, не разорял, больше всего заботится о будущем доме, семье, детишках Что же отталкивает в нас в этом герое. (Да, все хорошо в светлом будущем. Но каким путем идет наш герой. Оправдывает ли цель средства? Вечный философской вопрос, который предстоит еще решать многим поколениям).
«Подлец ли, ну почему же подлец, приобретение – вина всего…Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели».
– Ведь главная задача автора заставить нас с вами посмотреть во внутрь себя и спросить: «А нет ли во мне Чичикова?» И обязательно возродиться, как верил Гоголь в возрождение своего героя, (неслучайно именно Чичикову снится птица-тройка, а с ней вера, надежда и великое слово – любовь).
4 этап урока
Чтение учеником наизусть отрывка о Руси.
Учитель. Какими лексическими и синтаксическими средствами создана возвышенная, торжественная интонация лирического отступления «Русь».
5 этап урока
Учитель на фоне музыки читает:
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика.
Поэма «Мертвые души Гоголя в кратком содержании за 10 минут.
Знакомство с Чичиковым
В гостиницу губернского города на небольшой бричке приехал господин среднего возраста довольно приятной наружности. Он снял в гостинице комнату, осмотрел ее и отправился в общую залу обедать, предоставив слугам устраиваться на новом месте. Это был коллежский советник, помещик Павел Иванович Чичиков.
Пообедав, он отправился осмотреть город и нашел, что тот ничем не отличается от других губернских городов. Весь следующий день приезжий посвятил визитам. Был у губернатора, полицеймейстера, вице-губернатора и других чиновников, каждого из которых сумел расположить к себе, сказав что-либо приятное о его ведомстве. На вечер он уже получил приглашение к губернатору.
Приехав в губернаторский дом, Чичиков, помимо всего прочего, познакомился с Маниловым, весьма обходительным и учтивым человеком, и с несколько неуклюжим Собакевичем и так приятно держал себя с ними, что совершенно очаровал их, и оба помещика пригласили нового приятеля к себе в гости. На другой день, на обеде у полицеймейстера, Павел Иванович свел знакомство и с Ноздревым, разбитным малым лет тридцати, с которым они сразу же перешли на ты.
Более недели приезжий жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам, он показал себя очень приятным собеседником, умеющим поговорить на любую тему. Он умел хорошо держать себя, обладал степенностью. В общем, в городе все пришли к мнению, что это исключительно порядочный и благонамеренный
человек.
Чичиков у Манилова
Наконец Чичиков надумал навестить знакомых помещиков и отправился за город. Сначала он поехал к Манилову. С некоторым трудом нашел он деревню Маниловку, которая оказалась не в пятнадцати, а в тридцати верстах от города. Манилов встретил нового знакомого очень радушно, они расцеловались и вошли в дом, подолгу пропуская друг друга в дверях. Манилов был, в общем-то, приятный человек, на как-то приторно-слащавый, не имел никаких особых увлечений, кроме бесплодных мечтаний, и хозяйством не занимался.
Жена его воспитывалась в пансионе, где ее научили трем главным предметам, необходимым для семейного счастья: французскому языку, фортепьяно и вязанию кошельков. Она была недурна и хорошо одевалась. Муж представил ей Павла Ивановича. Они немного побеседовали, и хозяева пригласили гостя обедать. В столовой уже ждали сыновья Маниловых Фемистоклюс семи лет отроду и шестилетний Алкид, которым учитель повязал салфетки. Гостю продемонстрировали ученость детей, учитель только один раз сделал мальчикам замечание, когда старший укусил младшего за ухо.
После обеда Чичиков объявил, что намерен поговорить с хозяином об очень важном деле, и оба отправились в кабинет. Гость завел разговор о крестьянах и предложил хозяину купить у него мертвые души, то есть тех крестьян, которые уже умерли, но по ревизии еще числятся живыми. Манилов долго не мог ничего понять, потом сомневался в законности такой купчей, но все-таки согласился из
уважения к гостю. Когда же Павел Иванович заговорил о цене, хозяин оскорбился и даже взял на себя составление купчей.
Чичиков не знал, как и благодарить Манилова. Они сердечно попрощались, и Павел Иванович укатил, обещая приехать еще и привезти детям гостинцы.
Чичиков у Коробочки
Следующий визит Чичиков собрался нанести Собакевичу, но начался дождь, и экипаж заехал в какое-то поле. Селифан так неуклюже разворачивал кибитку, что барин вывалился из нее и весь испачкался в грязи. На счастье, послышался лай собак. Они поехали в деревню и попросились ночевать в какой-то дом. Оказалось, что это усадьба некой помещицы Коробочки.
Утром Павел Иванович познакомился с хозяйкой, Настасьей Петровной, женщиной средних лет, из тех, кто вечно жалуется на отсутствие денег, но помаленьку копит и собирает порядочное состояние. Деревня была довольно большая, дома крепкие, крестьяне живут хорошо. Хозяйка пригласила нежданного гостя пить чай, разговор зашел о хозяйстве, и Чичиков предложил купить у нее мертвые души.
Коробочка чрезвычайно испугалась такому предложению, не поняв толком, чего от нее хотят. После долгих разъяснений и уговоров она наконец согласилась и написала Чичикову доверенность, попытавшись продать ему еще и пеньку.
Поев пирога и блинов, испеченных специально для него, гость поехал дальше в сопровождении девчонки, которая должна была вывести экипаж на большую дорогу. Увидав трактир, стоявший уже на столбовой дороге, они ссадили девчонку, которая, получив в награду медный грош, побрела домой, и поехали туда.
Чичиков у Ноздрева
В трактире Чичиков заказал поросенка с хреном и со сметаной и, уметая его, расспросил хозяйку об окрестных помещиках. В это время к трактиру подъехали два господина, один из которых был Ноздрев, а второй — его зять Мижуев. Ноздрев, хорошо сложенный малый, что называется кровь с молоком, с густыми черными волосами и бакенбардами, румяными щеками и очень белыми зубами,
узнал Чичикова и начал ему рассказывать, как погуляли на ярмарке, сколько выпили шампанского и как он проигрался в карты.
Мижуев, высокий светловолосый мужчина с загорелым лицом и рыжими усами, все время уличал приятеля в преувеличениях. Ноздрев уговорил Чичикова поехать к нему, Мижуев, нехотя, тоже отправился с ними.
Надо сказать, что жена Ноздрева умерла, оставив ему двоих детей, до которых ему не было никакого дела, и он переезжал с одной ярмарки на другую, с одного званого вечера на другой. Везде он играл в карты и рулетку и обычно проигрывался, хотя не стеснялся мухлевать, за что порой бывала бит партнерами. Он был веселым, считался хорошим товарищем, но умудрялся всегда напортить своим друзьям: расстроить свадьбу, сорвать сделку.
В поместье, заказав повару обед, Ноздрев повел гостя осматривать хозяйство, в котором не была ничего особенного, и водил два часа, рассказывая невероятные по лжи байки, так что Чичиков очень устал. Подали обед, блюда которого какое-то пригорело, какое-то не доварилось, и многочисленные вина сомнительного качества.
Хозяин подливал гостям, но сам почти не пил. Сильно опьяневшего Мижуева после обеда отправили домой к жене, а Чичиков завел с Ноздревым разговор о мертвых душах. Помещик наотрез отказался продавать их, но предложил сыграть на них в карты, а когда гость отказался, поменять их на лошадей Чичикова или бричку. Это предложение Павел Иванович также отверг и отправился спать. На следующий день неугомонный Ноздрев уговорил его сразиться на души в шашки. Во время игры Чичиков заметил, что хозяин играет нечестно, и сказал ему об этом.
Помещик оскорбился, начал ругать гостя и велел слугам побить его. Спасло Чичикова появление капитана-исправника, объявившего, что Ноздрев находится под судом и обвиняется в нанесении помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде. Павел Иванович не стал дожидаться развязки, выскочил из дома и уехал.
Чичиков у Собакевича
По дороге к Собакевичу случилось неприятное происшествие. Селифан, задумавшись, не уступил дорогу обгонявшей их коляске, запряженной шестеркой лошадей, и упряжь обоих экипажей так перепуталась, что пришлось долго перепрягать. В коляске сидела старуха и шестнадцатилетняя девушка, очень понравившаяся Павлу Ивановичу…
Скоро приехали в имение Собакевича. Там все было крепко, основательно, прочно. Хозяин, толстый, с лицом, будто вырубленным топором, очень похожий на ученого медведя, встретил гостя и провел его в дом. Мебель была под стать владельцу — тяжелая, прочная. На стенах висели картины, изображавшие античных полководцев.
Разговор зашел о городских чиновниках, каждому из которых хозяин дал отрицательную характеристику. Вошла хозяйка, Собакевич представил ей гостя и пригласил его обедать. Обед был не очень разнообразным, но вкусным и сытным. Во время обеда хозяин упомянул о помещике Плюшкине, проживающем от него в пяти верстах, у которого люди мрут как мухи, и Чичиков взял себе это на заметку.
Очень плотно пообедав, мужчины удалились в гостиную, и Павел Иванович приступил к делу. Собакевич выслушал его, не проронив ни слова. Не задавая никаких вопросов, он согласился продать гостю мертвые души, но заломил за них цену, как за живых людей.
Они долго торговались и сошлись на двух с половиной рублях за душу, причем Собакевич потребовал задаток. Он составил список крестьян, каждому дал характеристику его деловых качеств и написал расписку в получении задатка, поразив Чичикова тем, как толково все было написано. Они расстались довольные друг другом, и Чичиков отправился к Плюшкину.
Чичиков у Плюшкина
Он въехал в большую деревню, поражавшую своей нищетой: избы были почти без крыш, окна в них затянуты бычьими пузырями или заткнуты тряпьем. Господский дом большой, со множеством пристроек для хозяйственных нужд, но все они почти развалились, открыты только два окна, остальные забиты досками или закрыты ставнями. Дом производил впечатление нежилого.
Чичиков заметил какую-то настолько странно одетую фигуру, что сразу и не распознать: баба это или мужик. Обратив внимание на связку ключей на поясе, Павел Иванович решил, что это ключница, и обратился к ней, назвав «матушкой» и спросив, где барин. Ключница велела ему пройти в дом и скрылась. Он вошел и поразился царившему там беспорядку. Всё в пыли, на столе лежат засохшие огрызки, в углу навалена куча каких-то непонятных вещей. Вошла ключница, и Чичиков снова попросил барина. Та сказала, что барин перед ним.
Надо сказать, что Плюшкин не всегда был таким. Когда-то он имел семью и был просто бережливым, хотя и несколько скуповатым хозяином. Жена его отличалась хлебосольством, в доме часто бывали гости. Потом жена умерла, старшая дочь сбежала с офицером, и отец проклял ее, так как не терпел военных. Сын поехал в город поступить на статскую службу. но записался в полк. Плюшкин проклял и его. Когда умерла младшая дочь, помещик остался один в доме.
Скупость его приняла ужасающие размеры, он тащил в дом всякий хлам, найденный по деревне, вплоть до старой подошвы. Оброк собирался с крестьян в прежнем размере, но поскольку Плюшкин запрашивал за товар непомерную цену никто у него ничего не покупал, и все гнило на барском дворе. Два раза приезжала к нему дочь сначала с одним ребенком, потом с двумя, при возила ему подарки и просила помощи, но отец не дал ни копейки. Сын его проигрался и также просил денег, однако тоже ничего не получил. Сам Плюшкин выглядел так, что если бы Чичиков встретил его возле церкви, то подал бы ему грош.
Пока Павел Иванович размышлял, как приступить к разговору о мертвых душах, хозяин начал жаловаться на тяжелое житье: крестьяне мрут, а налог за них надо платить. Гость предложил взять на себя эти расходы. Плюшкин с радостью согласился, приказал поставить самовар и принести из кладовой остатки кулича, который привезла когда-то дочь и с которого нужно было соскоблить прежде плесень.
Потом он вдруг засомневался в честности намерений Чичикова, и тот предложил составить на умерших крестьян купчую крепость. Плюшкин решил всучить Чичикову еще и беглых крестьян, и, поторговавшись, Павел Иванович взял их по тридцать копеек. После этого он (к большому удовольствию хозяина) отказался от обеда и чая и уехал, находясь в великолепном расположении духа.
Чичиков проворачивает аферу с «мертвыми душами»
По дороге в гостиницу Чичиков даже пел. На следующий день он проснулся в прекрасном настроении и сразу сел к столу писать купчие крепости. В двенадцать часов оделся и с бумагами под мышкой отправился в гражданскую палату. Выйдя из гостиницы, Павел Иванович столкнулся с Маниловым, который шел к нему.
Они расцеловались так, что потом у обоих целый день болели зубы, и Манилов вызвался сопровождать Чичикова. В гражданской палате они не без труда разыскали чиновника, занимавшегося купчими, который, только получив взятку, направил Павла Ивановича к председателю, Ивану Григорьевичу. В кабинете у председателя уже сидел Собакевич. Иван Григорьевич дал указания тому же
чиновнику оформить все бумаги и собрать свидетелей.
Когда все было надлежащим образом оформлено, председатель предложил вспрыснуть покупку. Чичиков хотел было поставить им шампанское, но Иван Григорьевич сказал, что они поедут к полицеймейстеру, который только глазом мигнет купцам в рыбных и мясных рядах, и будет готов прекрасный обед.
Так и получилось. Купцы считали полицеймейстера своим человеком, который хоть и обирал их, но не чинился и даже охотно крестил купеческих детей. Обед был великолепный, гости хорошо выпили и закусили, причем Собакевич один умял огромного осетра и потом уже ничего не ел, а лишь молча сидел в кресле. Все развеселились и не хотели отпускать Чичикова из города, а решили его женить, на что тот с удовольствием согласился.
Чувствуя, что стал уже говорить лишнее, Павел Иванович попросил экипаж и на прокурорских дрожках приехал в гостиницу совершенно пьяным. Петрушка с трудом раздел барина, почистил его костюм, и, убедившись, что хозяин крепко спит, отправился вместе с Селифаном в ближайший трактир, откуда они вышли в обнимку и завалились спать поперек на одной кровати.
Покупки Чичикова вызвали в городе много разговоров, все принимал и в его делах живое участие, обсуждали, как трудно ему будет переселить такое количество крепостных в Херсонскую губернию. Разумеется, Чичиков не распространялся, что приобретал мертвых крестьян, все полагали, что куплены живые, и по городу прошел слух, что Павел Иванович миллионщик. Им сразу же заинтересовались дамы, которые в этом городе были очень презентабельны, ездили только в экипажах, одевались модно и изъяснялись изысканно. Чичиков не мог не заметить такого внимания к себе. Однажды ему принесли-анонимное любовное письмо со стихами, в конце которого было написано, что угадать писавшую ему поможет собственное сердце.
Чичиков на балу у губернатора
Через какое-то время Павла Ивановича пригласили на бал к губернатору. Появление его на балу вызвало у всех присутствовавших большое воодушевление. Мужчины приветствовали его громкими возгласами и крепкими объятиями, дамы обступили его, образовав разноцветную гирлянду. Он пытался угадать, какая из них написала письмо, но не мог.
Из их окружения Чичикова вызволила губернаторша, державшая под руку хорошенькую шестнадцатилетнюю девушку, в которой Павел Иванович узнал блондинку из столкнувшееся с ним по дороге от Ноздрева экипажа. Оказалось, что девушка – губернаторская дочь, только что выпущенная из института. Чичиков обратил на нее все свое внимание и говорил только с ней, хотя девушка от его рассказов заскучала и стала зевать. дамам же такое поведение их кумира совсем не понравилось, ведь каждая имела на Павла Ивановича свои виды. Они пришли в негодование и осудили бедную институтку.
Неожиданно из гостиной, где шла игра в карты, в сопровождении прокурора появился Ноздрев и, увидев Чичикова, сразу закричал на всю залу: Что? Много наторговал мертвых? Павел Иванович не знал, куда деваться, а помещик между тем с огромным удовольствием начал рассказывать всем об афере Чичикова. Всем известно было, что Ноздрев лгун, тем не менее его слова вызвали замешательство и толки. Расстроенный Чичиков, предчувствуя скандал, не дождался окончания ужина и отправился в гостиницу.
В то время, когда он, сидя у себя в комнате, проклинал Ноздрева и всех его родственников, в город въехала колымага с Коробочкой. Эта дубинноголовая помещица, беспокоясь, не обманул ли ее каким-то хитрым образом Чичиков, решила самолично узнать, почем нынче мертвые души. На следующий день дамы взбаламутили весь город.
Они не могли понять сути аферы с мертвыми душами и постановили, что покупка сделана для отвода глаз, а на самом деле Чичиков приехал в город, чтобы похитить губернаторскую дочку. Губернаторша, прослышав об этом, учинила ничего не подозревавшей дочери допрос и велела Павла Ивановича больше не принимать. Мужчины тоже ничего не могли понять, но в похищение не очень верили.
В это время в губернию был назначен новый генерал — губернатор и чиновники даже подумали, что Чичиков приехал к ним в город по его поручению для проверки. Потом они решили, что Чичиков фальшивомонетчик, потом, что он разбойник. допросили Селифана и Петрушку, но те ничего вразумительного сказать не смогли. Потолковали и с Ноздревым, который, не моргнув глазом, подтвердил все их догадки. Прокурор настолько переволновался, что его хватил удар, и он умер.
Чичиков же обо всем этом ничего не знал. Он простудился, три дня сидел в своем номере и удивлялся, почему никто из его новых знакомых его не навещает. Наконец он поправился, оделся потеплее и пошел к губернатору с визитом. Каково же было удивление Павла Ивановича, когда лакей сказал, что его принимать не велено! Потом он зашел к другим чиновникам, но все принимали его так странно, вели такой принуждённый и непонятный разговор, что он усомнился в их здоровье.
чичиков уезжает из города
Чичиков долго без цели бродил по городу, а вечером к нему заявился Ноздрев, предложивший за три тысячи рублей свою помощь в похищении губернаторской дочки. Павлу Ивановичу стала понятна причина скандала и он сразу велел Селифану закладывать лошадей, а сам начал собирать вещи. Но оказалось, что лошадей надо подковать, и выехали только на следующий день. Когда проезжали по городу, пришлось пропустить похоронную процессию: хоронили прокурора. Чичиков задернул занавески. К счастью, никто не обратил на него внимания.
суть аферы с мертвыми душами
Павел Иванович Чичиков родился в бедной дворянской семье. Отдавая сына в училище, отец наказал ему жить экономно, вести себя благонравно, угождать учителям, дружить только с детьми богатых родителей, а больше всего в жизни ценить копейку. Все это Павлуша добросовестно исполнял и очень в этом преуспел. не гнушаясь спекулировать съестным. Не отличаясь умом и знаниями, он своим поведением заслужил по окончании училища аттестат и похвальный лист.
Больше всего он мечтал о спокойной богатой жизни, а пока отказывал себе во всем. Он начал служить, но не получал повышения, как ни ублажал своего начальника. Тогда, проведав. что у начальника есть некрасивая и уже не молоденькая дочь, Чичиков стал за ней ухаживать. Дошло даже до того, что он поселился в доме начальника, начал звать его папой и целовал ему руку. Вскоре Павел Иванович получил новую должность и тут же переехал к себе на квартиру. а дело о свадьбе замял. Время шло, Чичиков преуспевал. Сам он взяток не брал, но получал деньги от подчиненных, которые стали брать в три раза больше. Спустя некоторое время в городе организовалась комиссия по постройке какого-то капитального строения, и Павел Иванович пристроился туда. Строение выше фундамента не выросло, зато члены комиссии поставили себе красивые большие дома. На беду сменился начальник, новый потребовал у комиссии отчеты, и все дома конфисковали в казну. Чичикова уволили, и он вынужден был начать карьеру заново.
Он сменил две-три должности, а потом повезло: устроился в таможню, где проявил себя с лучшей стороны, был неподкупен, лучше всех умел находить контрабанду и заслужил повышение. Как только это произошло, неподкупный Павел Иванович сговорился с крупной бандой контрабандистов, привлек к делу еще одного чиновника, и они вместе провернули несколько афер, благодаря которым положили в банк по четыреста тысяч. Но однажды чиновник поссорился с Чичиковым и написал на него донос, дело раскрылось, деньги у обоих конфисковали, а их самих уволили из таможни. К счастью, удалось избежать суда, у Павла Ивановича было припрятано немного денег, и он начал устраивать жизнь снова. Ему пришлось поступить поверенным, и именно эта служба натолкнула его на мысль о мертвых душах. Однажды он хлопотал о залоге в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося помещика. Между делом Чичиков объяснил секретарю, что половина крестьян вымерла и он сомневается в успехе дела. Секретарь же сказал, что если души числятся в ревизской описи, то ничего страшного произойти не может. Вот тогда-то Павел Иванович и надумал скупить побольше мертвых душ и заложить их в опекунский совет, получив за них деньги как за живых. Город, в котором мы встретились с Чичиковым, был первым на его пути к осуществлению задуманного, и теперь Павел Иванович в своей бричке, запряженной тройкой лошадей, ехал дальше.
4 / 5. 5
Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам. Был с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову, был ни толст, ни тонок собой, имел на шее Анну, и поговаривали даже, что был представлен к звезде; впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю. Потом отправился к вице-губернатору, потом был у прокурора, у председателя палаты, у полицеймейстера, у откупщика, у начальника над казенными фабриками… жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников. В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы. Полицеймейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников; а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал даже ошибкою два раза: «ваше превосходительство», что очень им понравилось. Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам. Вот все, что узнали в городе об этом новом лице, которое очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке. Приготовление к этой вечеринке заняло с лишком два часа времени, и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано. После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с плеча трактирного слуги полотенце, вытер им со всех сторон полное свое лицо, начав из-за ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги. Потом надел перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного цвета с искрой. Таким образом одевшись, покатился он в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон. Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляска с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали – словом, всё как нужно. Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом. Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами. Насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами. Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый. Когда установившиеся пары танцующих притиснули всех к стене, он, заложивши руки назад, глядел на них минуты две очень внимательно. Многие дамы были хорошо одеты и по моде, другие оделись во что Бог послал в губернский город. Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, – волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а всё прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь – и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши Богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», – человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, – которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности. Тут же познакомился он с весьма обходительным и учтивым помещиком Маниловым и несколько неуклюжим на взгляд Собакевичем, который с первого раза ему наступил на ногу, сказавши: «Прошу прощения». Тут же ему всунули карту на вист, которую он принял с таким же вежливым поклоном. Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию, покрыл нижнею губою верхнюю и сохранил такое положение во все время игры. Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была дама: «Пошла, старая попадья!», если же король: «Пошел, тамбовский мужик!» А председатель приговаривал: «А я его по усам! А я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух пичура!» и даже просто: «пичук!» – названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе. По окончании игры спорили, как водится, довольно громко. Приезжий наш гость также спорил, но как-то чрезвычайно искусно, так что все видели, что он спорил, а между тем приятно спорил. Никогда он не говорил: «вы пошли», но: «вы изволили пойти», «я имел честь покрыть вашу двойку» и тому подобное. Чтобы еще более согласить в чем-нибудь своих противников, он всякий раз подносил им всем свою серебряную с финифтью табакерку, на дне которой заметили две фиалки, положенные туда для запаха. Внимание приезжего особенно заняли помещики Манилов и Собакевич, о которых было упомянуто выше. Он тотчас же осведомился о них, отозвавши тут же несколько в сторону председателя и почтмейстера. Несколько вопросов, им сделанных, показали в госте не только любознательность, но и основательность; ибо прежде всего расспросил он, сколько у каждого из них душ крестьян и в каком положении находятся их имения, а потом уже осведомился, как имя и отчество. В немного времени он совершенно успел очаровать их. Помещик Манилов, еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар, и щуривший их всякий раз, когда смеялся, был от него без памяти. Он очень долго жал ему руку и просил убедительно сделать ему честь своим приездом в деревню, к которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы. На что Чичиков с весьма вежливым наклонением головы и искренним пожатием руки отвечал, что он не только с большою охотою готов это исполнить, но даже почтет за священнейший долг. Собакевич тоже сказал несколько лаконически: «И ко мне прошу», – шаркнувши ногою, обутою в сапог такого исполинского размера, которому вряд ли где можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри.
Знакомясь с чиновниками и демонстрируя «очень искусно» умение «польстить каждому», Чичиков «намекнул как-то вскользь» губернатору, «что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные» (VI, 13). Так впервые возникает в «Мертвых душах» некое представление о дорожном пейзаже, достоверность которого сразу же ставится под вопрос: мнение героя, принявшее, как свойственно было его «разговору» в определенных случаях, «несколько книжные обороты» (VI, 13), продиктовано исключительно желанием понравиться и даже «очаровать» (VI, 16).
Однако картина, которую живописует повествователь, когда герой отправляется к Манилову, не слишком похожа на райскую: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по шнурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков по обыкновению зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; на нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные» (VI, 21-22).
Используемая повествователем разговорная лексика («чушь и дичь», «вздор»), усиливая выразительность описания, куда более соответствует увиденной картине, чем книжные обороты. Может показаться, что представшие перед его взором дорожные виды потому только «виды известные», что совершенно обычные и обыкновенные; стало быть, совершенно обычны и обыкновенны (что подчеркнуто выражениями «по нашему обычаю», «по обыкновению») именно «чушь и дичь» — и именно эти-то «чушь и дичь», виды, обозначенные словами-синонимами, и являют собою «виды известные». Значение контекстных синонимов приобретают между тем все детали представленной картины, выступающие таким образом как компоненты градации «чуши и дичи». Отчетливое ощущение подобной градации создает прежде всего выделительно-перечислительная интонация, но также и нарастающая семантическая значимость деталей описания, которое открывают «кочки» и замыкает «свинья».
Принципу сюжетной градации отвечает описание заключительного выезда Чичикова из города, перекликающееся с картиной, приведенной выше, но вместе с тем предельно расширяющее представление о «видах известных»: «И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колоды, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за 800 верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону, и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свеже-разрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны, как мухи, и горизонт без конца...» (VI, 220).
И здесь все детали нарисованной повествователем картины (количество которых резко увеличивается) наделяются значением контекстных синонимов, так что «вздором» вновь становятся самые разнородные, но сближенные по значению явления. Что же касается выделительно-перечислительной интонации, то она заметно усиливает экспрессивность описания, в котором отражается меняющееся (от начала к концу поэмы) отношение повествователя, обретающего панорамное зрение, к влекущему его пространству, где «ничто не обольстит и не очарует взора» (VI, 220). Значимая перекличка двух картин призвана подчеркнуть, что нагнетание элементов «чуши и дичи» и «тому подобного вздора» идет в сюжете поэмы по восходящей линии, однако «горизонт без конца», указывая на смену ракурса восприятия (маркированную и слуховым аспектом последнего), открывает символическую перспективу повествования, отсутствующую в первой картине, где место «горизонта» занимает «морда свиньи».
Но меняется ли при этом отношение к «видам известным» как к «чуши и дичи»? Будучи фрагментом изображенного пространства, дорожный пейзаж, при всей его обыкновенности, обнаруживает признаки чего-то необычного, так что и в этом случае действует характерное для описаний «известного рода» (VI, 8), с подчеркнутой установкой на повторяемость, «отступление от „нормы“» , призванное разрушить инерцию восприятия известного и превратить его в неизвестное. Парадокс подобного описания в том, что включенные в него детали, при всей их визуальной достоверности, в своей совокупности непременно создают впечатление «вздора»; при этом та или иная деталь не просто идентична выражающей этот «вздор» картине, но представительствует за нее, как в доме Собакевича «каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич! или: и я тоже очень похож на Собакевича!» (VI, 96). Так, в дорожном пейзаже, что в первом, что во втором, составленном из такого рода достоверных деталей, аномальной оказывается вся картина: здесь все «виды известные» - и все поистине «чушь и дичь».
Именно «чушь и дичь» являются онтологическим свойством мира, в организации которого важная роль принадлежит алогизму и абсурду. Не только в повестях, где гротеск и фантастика определяют ход событий и поведение персонажей, но и в «Мертвых душах» Гоголь ставил перед собой задачу «изобразить невероятное и неправдоподобное»; причем даже «мелочи», которые выглядят правдоподобными, оказываются у него «гиперболичны и неправдоподобны» . Из них как раз и складывается и строится дорожный пейзаж, когда образным преувеличением является скопление подробностей, порождающее представление о размерах и безграничности «чуши и дичи».
Было отмечено, что описание видов, наблюдаемых Чичиковым, отправившимся к Манилову, выглядит вроде «как „подлинный список“ с самой действительности», но и «несколько фантастично» . И что картина, являющая подобные виды, отвечает принципу «необычности» в смысле доведения «некоего качества» изображаемого предмета «до крайних его пределов» . Доведение до крайних пределов и есть проявление фантастичности; картина, о которой идет речь, фантастична в той мере, в какой фантастична действительность, где герой торгует и покупает, т. е. не выходит как будто в своем занятии за границы общепринятого, но «торгует ничем» и «покупает ничто» .
Интересы героя понуждают его «заглянуть в те и другие углы нашего государства, и преимущественно в те, которые более других пострадали от несчастных случаев, неурожаев, смертностей и прочего и прочего, словом - где бы можно удобнее и дешевле накупить потребного народа» (VI, 240). Так происходит освоение пространства бричкой, в какой Чичиков перемещается по дороге, разглядывая окружающие его виды. Он эти виды наблюдает, повествователь же их описывает; именно повествователю, а не герою, принадлежит выражение «виды известные», стилистическую маркированность которого, придавая ему иронический смысл, подчеркивает инверсия; инверсированным оказывается определение, передающее эмоциональную реакцию повествователя на так увиденную и нарисованную им картину. Эта картина, на которой запечатлены «чушь и дичь», нарисована взглядом и словом повествователя; герой движется в бричке, но для повествователя бричка «не движется, но движется фон» и меняются «декорации, тоже, кстати, неподвижные» . Герой занимает позицию наблюдателя внутри этой картины, что позволяет ему рассматривать попадающие в его кругозор предметы «с точки зрения движущегося объекта» , т. е. все той же брички. Однако неверно было бы заключить, что герой видит тот же самый дорожный пейзаж, что и повествователь: Чичиков видит виды, а повествователь видит «виды известные»; Чичиков замечает то, что способны заметить все, повествователю же открывается то, что воспринять и показать может только он.
Если вспомнить важное для Гоголя «слово: выпытывание», которым он «определяет свое отношение к предмету» , то можно сказать и по-другому: герой наблюдает (когда не отвлекается и действительно занят наблюдением за дорогой), а повествователь, рисуя картину, выпытывает у нее же ее скрытый смысл - и выпытывает взглядом и словом; сотворение движущегося в бричке героя идет одновременно с сотворением пейзажа как фона движения. И коли это «виды известные», и они тоже творятся, то по-разному они известные для героя, находящегося внутри картины и внутри брички, и для повествователя, создающего и эту картину, и эту бричку, с описания которой собственно и начинается поэма. Сначала возникает (возникает в речи повествователя) бричка, а уже потом сидящий в ней господин, но бричка и господин составляют единое целое; если без Чичикова (не приди ему в голову «сей странный сюжет») «не явилась бы на свет сия поэма» (VI, 240), то не явилась бы она и без брички, посредством которой «странный сюжет» реализуется.
Вот Чичикова, когда он едет к Коробочке, внезапно застигает ливень: «Это заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее» (VI, 41). Итак, окошечки определены на рассматривание дорожных видов, но никаких видов рассмотреть герою не удается: «Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи» (VI, 42). Чичиков видит «темноту», т. е. ничего не видит, поскольку ничего не может рассмотреть. Признаком символической иносказательности, как было показано , отмечен последовавший далее эпизод, когда бричка опрокинулась, а герой «руками и ногами шлепнулся в грязь» (VI, 42). Но и невозможность что-либо рассмотреть тоже несет в себе иносказательный смысл. Ср. с другим эпизодом, в конце поэмы, когда бричку Чичикова, покидающего навсегда город, останавливает «бесконечная погребальная процессия», которую герой «принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках» (VI, 219). Но озабочен он не столько тем, чтобы что-то рассмотреть (процессию ведь он сквозь «стеклышка» видит), сколько тем, чтобы не увидели его самого, для чего и задергивает занавески. Задача Чичикова, почему он о себе «избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами» (VI, 13), чтобы его не рассмотрели; однако и сам он не способен рассмотреть (проникнуть внутрь рассматриваемого и увидеть то, что скрыто от внешнего взгляда) ни окружающие его виды, ни себя самого: все закрыто для него символической темнотой.
В случае Чичикова внешняя темнота оказывается проекцией темноты внутренней, т. е. неспособности видеть и различать. Речь идет о поразившей героя онтологической слепоте. Манилову его предложение показалось проявлением безумия, пока Чичиков не разъяснил, что имеет в виду «не живых в действительности, но живых относительно законной формы» (VI, 34). Но законная форма уничтожает в действительности границу между живыми и мертвыми, позволяя приобретать как живые «те души, которые точно уже умерли» (VI, 35). Таков «главный предмет его вкуса и склонностей», заслонивший все прочие виды; покинув Манилова, «он скоро погрузился весь в него и телом и душою» (VI, 40). Именно предмет этот и есть главный для Чичикова дорожный пейзаж, который он постоянно держит перед глазами.
В «Мертвых душах» дорога вырастает по ходу повествования в символический образ, что придает сюжету поэмы универсальный смысл . Такой же универсальный смысл приобретают и рисуемые повествователем дорожные виды, имея в виду их прямое и метафорическое, как и у дороги , значение. С. Г. Бочаров писал о «картине человека», представление о котором «разбросано бесчисленными чертами и деталями» в мире Гоголя; эту картину «не прочитать без соотнесения с христианской концепцией дарованного каждому человека образа, который человек может либо возделать до богоподобия, либо испортить и исказить» . Это верно не только по отношению к гоголевскому человеку, но и к изображенному Гоголем миру, частью которого являются «виды известные»; мир этот тоже можно возделать или испортить, если обитающий в нем человек онтологически слеп и не отличает живое от мертвого. Вот почему повествователь, рассматривая своего героя, стремится заглянуть «поглубже ему в душу» и шевельнуть «на дне ее» то, «что ускользает и прячется от света» (VI, 242).
Ускользают же и прячутся не только виды, которые единственно занимают Чичикова и составляют заботящий его предмет; дорога недаром служит в поэме еще и испытанием героя, испытанием его способности выйти за пределы собственного кругозора, увидев встреченное «на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь» (VI, 92). Но «виденье», показавшееся «неожиданным образом», скрылось, вызвав у героя «мысли» (VI, 92-93), вновь связанные с приобретением и прямо отражающие деформированную картину человека.
Чичиков, пережидая, пока пройдет погребальная процессия, рассматривает ее в окошечки, а после думает, что это «хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, если встретишь покойника» (VI, 220). Но дело тут не только в народном поверье; напомним, что он «почувствовал небольшое сердечное биение», узнав от Собакевича, что Плюшкин, у которого «люди умирают в большом количестве», живет от него всего в «пяти верстах» (VI, 99). Привычно радуясь известиям об умерших, Чичиков и при виде похорон, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к волнующему его предмету, не впадает в меланхолическое настроение и не склонен предаваться элегическим размышлениям о бренности жизни и тайне смерти; но в сюжете поэмы картина похорон именно с этим предметом и связана, однако ни эта картина, ни сам предмет не могут заставить героя ощутить и пережить «бег всеуничтожающего времени» .
А вот для повествователя дорожные впечатления служат непосредственным поводом для лирической рефлексии. Описывая дорогу как зрелище, оставившее след в его памяти, и вспоминая о своей реакции на увиденное, повествователь прослеживает изменения, которые произошли с ним и глубоко затронули его личность. Ср. начало: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд» (VI, 110). И заключение: «Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!» (VI, 111).
«Виды известные» - это и есть та пошлая наружность мира, обычные и обыкновенные для охлажденного взора картины, созерцаемые теперь повествователем; элегическая тональность лирического отступления отражает его переживания, в которых различимы вариации «устойчивых мотивов и символов» , характерных для элегической поэтики, и слышатся дорожные мелодии русской лирики. Что означает случившаяся с повествователем метаморфоза? То, что его, как и всякого человека, будь он хоть поэтом, севшим с утра в телегу жизни, к полдню, т. е. к середине жизни, порастрясло . И это совсем иная ситуация, чем у героя, который тоже был когда-то юным, был «мальчиком», перед которым однажды «блеснули нежданным великолепием городские улицы, заставившие его на несколько минут разинуть рот» (VI, 224-225), а теперь, когда явилось ему новое виденье, он «уже средних лет и осмотрительно-охлажденного характера» (VI, 92-93) и предаваться ламентациям по поводу утраты им юношеской свежести не склонен, предпочитая им житейские расчеты и выкладки. Тогда как взор повествователя, столь требовательного к себе, отнюдь не кажется охлажденным, и недаром обращается он далее к читателям, чтобы освежить их: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!» (VI, 127).
Речь у повествователя идет и о дороге жизни, и о символическом пути человеческой души, о нерасторжимом единстве этих пути и дороги, служившем темой лирических размышлений в поэтических произведениях современников Гоголя. Ср. в стихотворении Баратынского «В дорогу жизни снаряжая...» (1825):
В дорогу жизни снаряжая
Своих сынов, безумцев нас,
Снов золотых судьба благая
Дает известный нам запас:
Нас быстро годы почтовые
С корчмы довозят до корчмы,
И снами теми путевые
У Баратынского в его «ранних элегиях» слово судьба обозначает «сам по себе ход времени»; вот как описывается лирическая ситуация в стихотворении «Признание»: «Человек не отвечает за то, что в нем происходит помимо него» . Не отвечает за то, если вернуться к нашему примеру, что происходит с ним в дороге жизни. У Гоголя судьба человека (и судьба героя, и судьба повествователя), которому суждено видеть в детстве и в юности сны золотые, запас которых с годами неизбежно растрачивается, зависит от него самого, сохранит ли он все человеческие движения. Говоря о том, какова «судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи», повествователь завершает лирическое отступление знаменательным утверждением, «что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл созданья» (VI, 134).
Повествователь не просто видит картину, взятую из презренной жизни, но озаряет ее светом глубины душевной, светом внутреннего зрения, только и способного выразить невыразимое . Отсюда роль лирических отступлений как особого рода «окон» в повествовательной структуре поэмы: они, эти отступления, позволяют повествователю выразить те чувства и переживания, которые скрыты в глубине его души.
Для повествователя пребывание в дороге - это и средство познания презренной жизни, но и возможность вновь почувствовать себя творцом, способным озарить увиденную им картину: «Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» (VI, 222). Насмотревшись «видов известных», повествователь не случайно прибегает к лирической фигуре, обращению, действующему «как лирическая сила» ; здесь эта лирическая сила направлена на самого повествователя, который именно в дороге словно заново входит в самого себя . Он движется по дороге вместе с героем, герой наблюдает виды, обычные и обыкновенные, повествователь же зрит «виды известные» и озаряет увиденные картины; он, в отличие от героя, знает, что «еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди - это не безделица» (VI, 246). И что ожидают их новые и иные дорожные виды, известные и неизвестные, потому что путь, которым они будут идти, - это путь к себе, путь, на котором обретается внутреннее зрение, когда и герою, и читателям придется обратить взор «во внутрь собственной души» (VI, 245).